ПО ГОРОДУ ВДВОЕМ

 

 

 

 

* * *

 

Мы встретимся у леса, на холме,

где спит земля, ворочаясь ночами.

Где избы круглый год гудят печами,

И летом варят ягоды к зиме.

 

Тот мир — сам по себе, не наш, ничей.

Там царство сосен, смоляная качка.

Там по утрам невидимая прачка

полощет воздух в слюдяном ключе.

 

И только-то движений: тишина

роняет ломкий лист, и пригибает

орешник. И живет. И погибает.

И между трав таится дотемна.

 

 

 

 

 

 

 

 

 

* * *

 

 

Теплый ветер качает планету.

Лунный корень незримо растет.

Голубого и синего света

меж ветвей колыбельный полет.

 

И впотьмах прорастают травины,

и питаются соком земли.

Выгибая могучие спины,

семена прорвались и взошли.

 

Так земные рождаются травы –

по ночам, в голубой темноте.

Будто пишутся вечные главы

на шершавом и твердом листе.

 

 

 

* * *

 

На худеньких дачных дорожках –

речной тихоструйный песок.

Стрекозы в изящных сапожках

висят, затянув поясок.

 

Козявки попрятали лица

под медленной, сильной травой.

И ближе нельзя наклониться:

нарушишь расклад мировой.

 

 

 

На вершине

 

Шиповник, жимолость душистая.

Тропинка бродит между скал.

Всё горы, горы… Твердь ершистая,

Ну кто тебя земной назвал!

 

Снопами света полдень щурится,

Звенит лучистою струной.

Гуляют курицы по улицам,

Деревня дремлет под горой.

 

Кочует облако вальяжное,

Под ним его кочует тень.

Как у Тебя все верно, слажено!

С какой любовью сделан день!

 

 

 

* * *

 

По городу вдвоем – как по ветру трепещем.

Застрял бумажный сор у ветра в бороде.

Мы просто говорим, и нет понятней вещи,

Чем солнце над рекой и тени на воде.

 

Мы говорим слова и то, что за словами.

За городом, в степи, работают шмели.

Мы смотрим изнутри. Весь мир граничит с нами,

и на конце строфы – как на краю земли.

 

Холмы, поля, холмы. Хмельной воды броженье.

Сухая пыль дорог танцует и поет.

И неба над тобой земное притяженье,

а подо мной земли медлительный полет.

 

 

 

 

* * *

 

Запели в степях перелетные ветры,

дворовою птицей тоска овладела.

Нам пишут всё реже, всё больше по делу,

и штемпель разлуки на каждом конверте.

 

Здесь осенью пахнет полынью и мятой,

и горы кочуют, качая плечами.

Алло! Говорите пустыми ночами,

кричите в мембрану и кнопку возврата,

 

дышите и плачьте, монет не жалея,

о том, что зима уже, черные стаи

взрывают рассветы и в небо врастают,

и дети мучительно гриппом болеют,

 

и юбку дошить не хватает сатина,

и сердце… - Алло! Почему замолчали?! –

что жизнь уплывает по рекам печали,

и сердце мертвеет, как мокрая глина.

 

 

 

 

 

 

 

 

 

* * *

 

 

И упали дожди. День качался в замедленной съемке.

Пыль морозных высот по утрам серебрила поля.

Шла подробная перепись капель на мокрой клеенке,

и уснувшие листья в себя принимала земля.

 

Обрывался лесов календарь за страницей страница.

Почернели стволы, устояв под напором воды.

И пустые холмы, как ожившие древние птицы,

черепаховой поступью плотно сдвигали ряды.

 

И пошло, покатило с горы пассажирское время,

застучали колеса на стыках морозных ночей.

Придышалось под мертвой листвою упавшее семя,

и труху дождевую безумный считал казначей.

 

 

 

* * *

 

Если бы ветер знал, как ты далеко,

он бы сильнее дул в костяной рожок,

он пригласил бы стаю пушистых пчел,

чтобы пыльцы нам под ноги натрясли.

 

Стой, где стоишь, я вижу тебя теперь:

ты заслоняешь легкой рукой глаза.

Ветер качает, мнет голубой простор,

Лес опускает плечи, летит перо.

 

Стой, я к тебе иду. Завели холмы

в гулкую пену жужелиц и цветов.

В воздухе ломкий луч из горячих линз

ломко дрожит, ластится, как живой.

 

Стой на краю, к лесу бросая тень.

Пусть оглушит шум золотистых пчел.

Ляжем в траву, заволочёт вьюнок,

отяжелеют веки, и мир уснет.

 

 

 

 

* * *

 

Сигареткой дымишь на крылечке

И задумчиво щуришься вдаль.

Немудреная каша на печке –

К ней бы маслица. Нету. А жаль.

 

Всё стрекочет: холмы, перелески.

Все тропинки приводят к ручью.

Я на гвоздик леплю занавески,

Зашиваю рубашку твою.

 

Как смешны человечьи тревоги

На макушке поющей земли…

Мы с опаскою смотрим под ноги,

Мы боимся жука и змеи.

 

И горстями разбойничий ветер

В нас бросает дыхание трав.

И пришествие наше заметил

Возмущенный кузнечик. Он прав!

 

Мы чужие. Но к осени ближе

Мы сплетем нашу прочную нить.

Так болтай, дурачок, говори же

И молчанием нас не обидь.

 

 

 

* * *

 

Нам бы дачу недорого снять среди сосен и шишек,

забираться в гамак и соленья хранить в сундуке,

а по пятницам лезть в электричку, захлопывать книжку

и в окошко смотреть, и с обрыва спускаться к реке.

 

И плескать, и посверкивать ясной, ласкучей водицей,

и ходить по тропинке с леденчиком детским в руке.

Нас Господь различает с трудом по родам и по лицам.

Нам бы песенкой стать в придорожном его ручейке.

 

Ах, как много отпущено солнца, как мы загорели,

и на пляже сидим, как веснушки на чьей-то щеке.

Мы выходим на берег зимы - дотянуть до апреля

и сбежать ручейками к приветливой дачной реке.

 

 

* * *

 

Мой милый с улицы вернулся,

Вошел и носом потянул.

Мой милый супу улыбнулся

как другу и подвинул стул.

 

Мой милый пахнет облаками,

он шумным ветром опоен.

Листая томик со стихами,

он слепо черпает бульон.

 

А в нем кружочки жировые

осенней музыки полны,

и солнца пятна огневые,

и воск расплавленной луны.

 

И соль морей, и запах глины,

и приворотный корешок,

и ветер горный и равнинный,

и голый Петя-петушок.

 

Мой милый черпает планету,

и смело солит, и перчит.

Читает старые сонеты

и знай по донышку стучит.

 

 

* * *

 

Синий ветер ворует дыханье,

Лупит в стены звенящим мячом.

Ты уютно сидишь на диване,

Обжигаясь горячим борщом.

 

Ты мечтаешь легко и бесцельно,

А в гудящем экране окна

Синий ветер взбивает коктейлем

Океанскую пену со дна.

 

Если дом наш сорвется с причала,

Ты спокойно доешь огурец,

А потом перепишешь начало

И придумаешь новый конец.

 

 

 

* * *

 

За пятнадцать долгих, но недлинных

Переговорили обо всем.

И теперь молчим, как исполины,

Об одном, и каждый - о своем.

 

Но когда, пунктиром удаляясь

От совместной точки бытия,

Мы сидим, в ночную мглу уставясь,

Все же вместе, вместе ты и я.

 

 

 

 

 

 

* * *

 

Ни варяга, ни мудрого грека, -

мне попроще сойдет для трона.

Был бы только он человеком

весь от тапочек до короны.

 

Пусть он ест бутерброды с сыром

и читает в метро газеты.

Пусть макает усы в кефир он:

он еще красивей при этом!

 

Он по жизни ворчун и странник,

в нем и запах, и дух особый.

Это он. Это мой избранник.

Это мой человек до гроба.

 

 

 

 

Воспоминания о лете

 

Он замедляет ход со стоном,

Стучат подковами вагоны.

Вот в алюминиевых поддонах

Сгружают хлеб на край перрона.

 

Потом шершавые буханки

Считают медленно в уме…

В пяти км от полустанка

Мы жили в доме на холме.

 

Ходили к поезду за хлебом

С пустым походным рюкзаком.

Был весел путь под ярким небом

И как своя ладонь знаком.

 

Вилась дорога меж холмами.

Пестрел горошек луговой.

Деревня легкими домами

Тянулась к солнцу головой.

 

Земля шептала и гудела,

Вся в желтой солнечной пыльце.

Шмель зависал над чистотелом

С недоуменьем на лице.

 

Берешь горбушки половину,

А там и жар, и влага дней,

Луга и ветры, гул пчелиный,

И труд людской и муравьиный –

Все звуки лета бьются в ней…

 

Давно вернулись в пыль и морок

Московских уличных сует,

Где в соты каменных каморок

Не проникает синий свет.

 

Беру ржаного половину

И подношу ее к губам…

Где лепет, шум неуловимый?

Нет, ничего не слышу там.

 

 

 

  * * *

 

Ты болен. Ты температуришь.

Ты просишь: «Дай-ка мне водички».

Ты видишь рядом темноту лишь,

И в ней мельканье белой птички.

 

И темнота стоит в стакане.

И птичка бьется о стекло.

Вода – как небо с облаками,

И небо все заволокло,

 

И небу трудно без привычки

Стоять в стакане… Не разбей.

Ты пей, забудь о белой птичке,

Она чужая, не к тебе.

 

 

* * *

 

Ты брат и сын мой. Доброта и жалость.

Сверчок заботы в трудном теле дня.

Ты — тишина. И в тишине я — малость.

Я так огромна, будто нет меня.

 

 

 

* * *

 

Ты – нитка, продетая в душу мою,

Как в игольное ушко.

Ты – лук.

Твои пальцы дрожат тетивой,

Когда я улетаю

К сердцу врага твоего

На поиск изъяна в кольчуге.

 

 

 

 

* * *

 

И в тишине, и в ярости

храни меня, храни

на самом верхнем ярусе,

в безветренной тени!

 

Пылинкою недвижною

в паучьем блиндаже –

храни, как мелочь книжную,

ненужную уже.

 

Читать дальше

ПО ГОРОДУ ВДВОЕМ

 

 

 

 

* * *

 

Мы встретимся у леса, на холме,

где спит земля, ворочаясь ночами.

Где избы круглый год гудят печами,

И летом варят ягоды к зиме.

 

Тот мир — сам по себе, не наш, ничей.

Там царство сосен, смоляная качка.

Там по утрам невидимая прачка

полощет воздух в слюдяном ключе.

 

И только-то движений: тишина

роняет ломкий лист, и пригибает

орешник. И живет. И погибает.

И между трав таится дотемна.

 

 

 

 

 

 

 

 

 

* * *

 

 

Теплый ветер качает планету.

Лунный корень незримо растет.

Голубого и синего света

меж ветвей колыбельный полет.

 

И впотьмах прорастают травины,

и питаются соком земли.

Выгибая могучие спины,

семена прорвались и взошли.

 

Так земные рождаются травы –

по ночам, в голубой темноте.

Будто пишутся вечные главы

на шершавом и твердом листе.

 

 

 

* * *

 

На худеньких дачных дорожках –

речной тихоструйный песок.

Стрекозы в изящных сапожках

висят, затянув поясок.

 

Козявки попрятали лица

под медленной, сильной травой.

И ближе нельзя наклониться:

нарушишь расклад мировой.

 

 

 

На вершине

 

Шиповник, жимолость душистая.

Тропинка бродит между скал.

Всё горы, горы… Твердь ершистая,

Ну кто тебя земной назвал!

 

Снопами света полдень щурится,

Звенит лучистою струной.

Гуляют курицы по улицам,

Деревня дремлет под горой.

 

Кочует облако вальяжное,

Под ним его кочует тень.

Как у Тебя все верно, слажено!

С какой любовью сделан день!

 

 

 

* * *

 

По городу вдвоем – как по ветру трепещем.

Застрял бумажный сор у ветра в бороде.

Мы просто говорим, и нет понятней вещи,

Чем солнце над рекой и тени на воде.

 

Мы говорим слова и то, что за словами.

За городом, в степи, работают шмели.

Мы смотрим изнутри. Весь мир граничит с нами,

и на конце строфы – как на краю земли.

 

Холмы, поля, холмы. Хмельной воды броженье.

Сухая пыль дорог танцует и поет.

И неба над тобой земное притяженье,

а подо мной земли медлительный полет.

 

 

 

 

* * *

 

Запели в степях перелетные ветры,

дворовою птицей тоска овладела.

Нам пишут всё реже, всё больше по делу,

и штемпель разлуки на каждом конверте.

 

Здесь осенью пахнет полынью и мятой,

и горы кочуют, качая плечами.

Алло! Говорите пустыми ночами,

кричите в мембрану и кнопку возврата,

 

дышите и плачьте, монет не жалея,

о том, что зима уже, черные стаи

взрывают рассветы и в небо врастают,

и дети мучительно гриппом болеют,

 

и юбку дошить не хватает сатина,

и сердце… - Алло! Почему замолчали?! –

что жизнь уплывает по рекам печали,

и сердце мертвеет, как мокрая глина.

 

 

 

 

 

 

 

 

 

* * *

 

 

И упали дожди. День качался в замедленной съемке.

Пыль морозных высот по утрам серебрила поля.

Шла подробная перепись капель на мокрой клеенке,

и уснувшие листья в себя принимала земля.

 

Обрывался лесов календарь за страницей страница.

Почернели стволы, устояв под напором воды.

И пустые холмы, как ожившие древние птицы,

черепаховой поступью плотно сдвигали ряды.

 

И пошло, покатило с горы пассажирское время,

застучали колеса на стыках морозных ночей.

Придышалось под мертвой листвою упавшее семя,

и труху дождевую безумный считал казначей.

 

 

 

* * *

 

Если бы ветер знал, как ты далеко,

он бы сильнее дул в костяной рожок,

он пригласил бы стаю пушистых пчел,

чтобы пыльцы нам под ноги натрясли.

 

Стой, где стоишь, я вижу тебя теперь:

ты заслоняешь легкой рукой глаза.

Ветер качает, мнет голубой простор,

Лес опускает плечи, летит перо.

 

Стой, я к тебе иду. Завели холмы

в гулкую пену жужелиц и цветов.

В воздухе ломкий луч из горячих линз

ломко дрожит, ластится, как живой.

 

Стой на краю, к лесу бросая тень.

Пусть оглушит шум золотистых пчел.

Ляжем в траву, заволочёт вьюнок,

отяжелеют веки, и мир уснет.

 

 

 

 

* * *

 

Сигареткой дымишь на крылечке

И задумчиво щуришься вдаль.

Немудреная каша на печке –

К ней бы маслица. Нету. А жаль.

 

Всё стрекочет: холмы, перелески.

Все тропинки приводят к ручью.

Я на гвоздик леплю занавески,

Зашиваю рубашку твою.

 

Как смешны человечьи тревоги

На макушке поющей земли…

Мы с опаскою смотрим под ноги,

Мы боимся жука и змеи.

 

И горстями разбойничий ветер

В нас бросает дыхание трав.

И пришествие наше заметил

Возмущенный кузнечик. Он прав!

 

Мы чужие. Но к осени ближе

Мы сплетем нашу прочную нить.

Так болтай, дурачок, говори же

И молчанием нас не обидь.

 

 

 

* * *

 

Нам бы дачу недорого снять среди сосен и шишек,

забираться в гамак и соленья хранить в сундуке,

а по пятницам лезть в электричку, захлопывать книжку

и в окошко смотреть, и с обрыва спускаться к реке.

 

И плескать, и посверкивать ясной, ласкучей водицей,

и ходить по тропинке с леденчиком детским в руке.

Нас Господь различает с трудом по родам и по лицам.

Нам бы песенкой стать в придорожном его ручейке.

 

Ах, как много отпущено солнца, как мы загорели,

и на пляже сидим, как веснушки на чьей-то щеке.

Мы выходим на берег зимы - дотянуть до апреля

и сбежать ручейками к приветливой дачной реке.

 

 

* * *

 

Мой милый с улицы вернулся,

Вошел и носом потянул.

Мой милый супу улыбнулся

как другу и подвинул стул.

 

Мой милый пахнет облаками,

он шумным ветром опоен.

Листая томик со стихами,

он слепо черпает бульон.

 

А в нем кружочки жировые

осенней музыки полны,

и солнца пятна огневые,

и воск расплавленной луны.

 

И соль морей, и запах глины,

и приворотный корешок,

и ветер горный и равнинный,

и голый Петя-петушок.

 

Мой милый черпает планету,

и смело солит, и перчит.

Читает старые сонеты

и знай по донышку стучит.

 

 

* * *

 

Синий ветер ворует дыханье,

Лупит в стены звенящим мячом.

Ты уютно сидишь на диване,

Обжигаясь горячим борщом.

 

Ты мечтаешь легко и бесцельно,

А в гудящем экране окна

Синий ветер взбивает коктейлем

Океанскую пену со дна.

 

Если дом наш сорвется с причала,

Ты спокойно доешь огурец,

А потом перепишешь начало

И придумаешь новый конец.

 

 

 

* * *

 

За пятнадцать долгих, но недлинных

Переговорили обо всем.

И теперь молчим, как исполины,

Об одном, и каждый - о своем.

 

Но когда, пунктиром удаляясь

От совместной точки бытия,

Мы сидим, в ночную мглу уставясь,

Все же вместе, вместе ты и я.

 

 

 

 

 

 

* * *

 

Ни варяга, ни мудрого грека, -

мне попроще сойдет для трона.

Был бы только он человеком

весь от тапочек до короны.

 

Пусть он ест бутерброды с сыром

и читает в метро газеты.

Пусть макает усы в кефир он:

он еще красивей при этом!

 

Он по жизни ворчун и странник,

в нем и запах, и дух особый.

Это он. Это мой избранник.

Это мой человек до гроба.

 

 

 

 

Воспоминания о лете

 

Он замедляет ход со стоном,

Стучат подковами вагоны.

Вот в алюминиевых поддонах

Сгружают хлеб на край перрона.

 

Потом шершавые буханки

Считают медленно в уме…

В пяти км от полустанка

Мы жили в доме на холме.

 

Ходили к поезду за хлебом

С пустым походным рюкзаком.

Был весел путь под ярким небом

И как своя ладонь знаком.

 

Вилась дорога меж холмами.

Пестрел горошек луговой.

Деревня легкими домами

Тянулась к солнцу головой.

 

Земля шептала и гудела,

Вся в желтой солнечной пыльце.

Шмель зависал над чистотелом

С недоуменьем на лице.

 

Берешь горбушки половину,

А там и жар, и влага дней,

Луга и ветры, гул пчелиный,

И труд людской и муравьиный –

Все звуки лета бьются в ней…

 

Давно вернулись в пыль и морок

Московских уличных сует,

Где в соты каменных каморок

Не проникает синий свет.

 

Беру ржаного половину

И подношу ее к губам…

Где лепет, шум неуловимый?

Нет, ничего не слышу там.

 

 

 

  * * *

 

Ты болен. Ты температуришь.

Ты просишь: «Дай-ка мне водички».

Ты видишь рядом темноту лишь,

И в ней мельканье белой птички.

 

И темнота стоит в стакане.

И птичка бьется о стекло.

Вода – как небо с облаками,

И небо все заволокло,

 

И небу трудно без привычки

Стоять в стакане… Не разбей.

Ты пей, забудь о белой птичке,

Она чужая, не к тебе.

 

 

* * *

 

Ты брат и сын мой. Доброта и жалость.

Сверчок заботы в трудном теле дня.

Ты — тишина. И в тишине я — малость.

Я так огромна, будто нет меня.

 

 

 

* * *

 

Ты – нитка, продетая в душу мою,

Как в игольное ушко.

Ты – лук.

Твои пальцы дрожат тетивой,

Когда я улетаю

К сердцу врага твоего

На поиск изъяна в кольчуге.

 

 

 

 

* * *

 

И в тишине, и в ярости

храни меня, храни

на самом верхнем ярусе,

в безветренной тени!

 

Пылинкою недвижною

в паучьем блиндаже –

храни, как мелочь книжную,

ненужную уже.

 

Читать дальше